Lingwowed

Второе, альтернативное, объяснение, которое следует отмести, прежде чем приписать языковые универсалии языковому инстинкту, состоит в том, что языки могут отражать универсальность мысли или обработки ментальной информации, у которых нет связанных с языком особенностей. Как мы наблюдали в главе 3, лексические универсалии, относящиеся к названиям цвета, могут являться следствием универсального видения цветов. Возможно, подлежащие предшествуют дополнениям, поскольку подлежащее при выражающем действие глаголе указывает агенса действия (как в Dog bites man ‘Собака кусает человека’); размещение подлежащего перед дополнением отражает то, что причина действия предшествует его следствию. Возможно, порядок слов с начальной или конечной позицией ядерного элемента является постоянным во всех синтаксических группах языка, потому что он подкрепляет постоянное направление разветвления дерева вправо или влево, что помогает избежать трудных для понимания «капустных» предложений. Например, японский — это язык с порядком слов SOV, в нем определяющие находятся слева, это дает такие конструкции, как «модификатор—S О V», где модификатор находится снаружи, а не «S—модификатор—OV», где определяющее вставляется внутрь.

Но эти функциональные объяснения зачастую скудны, и для многих универсалий они вообще не срабатывают. Например, как заметил Гринберг, если в языке есть и деривационные суффиксы (с помощью которых новые слова создаются из старых) и формообразующие суффиксы (видоизменяющие слово так, чтобы оно соответствовало роли в предложении), то деривационные суффиксы всегда стоят ближе к основе, чем формообразующие суффиксы. В главе 5 мы рассмотрели этот принцип в английском языке на примере разницы между грамматически правильным словом Darwinisms ‘дарвинизмы’ и неправильным Darwinsism букв. ‘дарвиныизм’. Трудно представить себе, каким образом этот закон может следовать из какого бы то ни было универсального принципа мысли или памяти, и почему понятие двух идеологий, основанных на одном Дарвине, допустимо, а понятие одной идеологии, основанной на двух Дарвинах (скажем, Чарльзе и Эразме), недопустимо (если только не допустить спорное утверждение, будто мозг считает -ism более основополагающим для познания, чем множественное число, потому что именно этот порядок мы наблюдаем в языке)? А вспомните эксперименты Питера Гордона, демонстрирующие, что дети говорят mice-eater, но не rats-eater, несмотря на концептуальное сходство мышей и крыс и несмотря на отсутствие как одного, так и другого из этих сложных слов в речи их родителей. Результаты этого эксперимента подкрепляют предположение о том, что причиной конкретно этой универсалии стал способ обработки мозгом морфологических правил — присоединение флексии к конечному продукту словообразования, а не наоборот.

В любом случае гринбергизмы — это не лучший способ искать заданную на нейронном уровне Универсальную Грамматику, существовавшую до вавилонского столпотворения. Нам нужно взглянуть на организацию грамматики целиком, а не на чистенький список фактов. Спорить о возможных причинах чего-то подобного порядку слов SVO означает не видеть леса за деревьями. Что самое поразительное во всем этом — так это прежде всего возможность взглянуть на выбранный наугад язык и найти в нем то, что можно с полным основанием назвать подлежащими, глаголами и дополнениями. В конце концов, если бы нам предложили проследить порядок расположения подлежащего, глагола и дополнения в нотной записи, или в языке программирования фортране, или в азбуке Морзе, или в арифметике, мы бы запротестовали, потому что такая идея бессмысленна. Она равносильна тому, чтобы собрать показательную коллекцию мировых культур с шести континентов и попытаться провести обзор, какого цвета форма у хоккеистов в этих культурах или как именно проходит ритуал харакири. Прежде и прежде всего нас должно впечатлить, что поиск универсалий в грамматике вообще возможен!

Когда лингвисты заявляют, что находят одни и те же виды лингвистических инструментов во многих языках, причина этого не только в том, что они ожидают наличия подлежащих в языке и поэтому присваивают название «подлежащее» первому же встретившемуся виду составляющих, напоминающему английское подлежащее. Более вероятно будет так: если лингвист, впервые исследующий язык, называет какую-то составляющую подлежащим, используя один критерий, основанный на английском подлежащем, — например, роль агенса при глаголе, выражающем действие — то вскоре этот лингвист обнаруживает, что и другие критерии, например, согласование с глаголом в лице и числе и встречаемость перед дополнением будут для этого вида составляющих также верны. Именно корреляция между свойствами всяких языковых «штуковин» в разных языках и позволяют с научной обоснованностью говорить о подлежащих и дополнениях, о глаголах и вспомогательных глаголах и флексиях, а не просто о Словесном Классе № 2783 и Словесном Классе № 1491 в языках от абазинского до японского.