Lingwowed

В первой части рассматривается и еще одна важная методологическая проблема, связанная с границами учета психологических явлений в науке о языке. В те годы во многих науках, включая лингвистику, шел спор психологизма и антипсихологизма. Антропоцентричный подход к языку, который я упоминал в первой главе, принял в науке второй половины XIX в. вид подчеркнутого психологизма. Психологический подход к языку тогда победил и логический подход, господствовавший до того более двух столетий, и идеи В. фон Гумбольд-та о «духе народа» и «духе языка». К психологизму (кто в большей, кто в меньшей степени) тяготели и чистые позитивисты – младограмматики или Ф. Ф. Фортунатов, и последователи Гумбольдта– Х. Штейнталь, А. А. Потебня или К. Фосслер, и предшественники структурализма – Н. В. Крушевский и И.А. Бодуэн де Куртенэ.

Однако усиление стремления к системоцентризму привело к постепенному отходу от психологизма. Он наметился и у лингвистов, и у ряда философов, в том числе и у упоминавшегося Э. Кассирера. Промежуточный этап такого отхода в лингвистике отражен у Ф. де Соссюра. Для него, с одной стороны, «языковые знаки… пси-хичны по своей сущности»; язык состоит из «ассоциаций», которые «суть реальности, локализующиеся в мозгу». Но с другой стороны, язык—абстрактная система, в которой «нет ничего, кроме различий». Психологизм более всего проявляется в начальных разделах «Курса», а в его дальнейших частях он все более сходит на нет.

Еще дальше отходили от психологизма лингвисты последующей эпохи. Выше уже говорилось о Л. П. Якубинском, который сохранял психологизм в начале 20-х гг. и отказался от него через несколько лет. В эпоху создания МФЯ в советской лингвистике шли активные споры по этому поводу, все более шедшие с перевесом противников психологизма. Московская школа отказалась от учета психических явлений раньше и последовательнее, критикуя за психологизм ленинградцев, особенно Л. В. Щербу; см., например,. Но позже и Л. В. Щерба отказался от психологизма, хотя и не столь последовательно, как лингвисты Московской школы. Лишь немногие ученые, как Е. Д. Поливанов, остались верны психологическому подходу.

Не надо думать, что такой переход составлял специфику советской лингвистики: он шел везде. Его выразил Р. Якобсон, хотя и несколько позже, в 1942 г.: «Наследие „психофонетики“, пусть в скрытой форме, но еще живо. Мы продолжаем разыскивать эквиваленты фонем в сознании говорящего. Как это ни странно, лингвисты, занимающиеся изучением фонемы, больше всего любят подискутировать на тему о способе ее существования. Они, таким образом, бьются над вопросом, ответ на который, естественно, выходит за рамки лингвистики». К концу жизни Якобсон пересмотрит эту точку зрения, но произойдет это уже после «хомскиан-ской революции».

Утверждение системоцентризма приводило и к отказу от применения интроспекции (по крайней мере, в теории). Если язык – внешнее по отношению к исследователю явление, то его нельзя изучать изнутри. При этом (что было особенно явно в дескрипти-визме) запрет налагался на использование интроспекции лингвиста, но не интроспекции информанта: тот воспринимался как часть внешнего мира.

В этом историческом контексте следует рассматривать подход к данной проблеме в МФЯ. Внешне он кажется несколько разным в первой и третьей главах первой части. Пафос первой главы связан с преодолением психологизма: «Наука об идеологиях не завиеит от пеихо-логии и на нее не опираетея. Наоборот… объективная пеихология должна опиратьея на науку об идеологиях… Индивидуальное сознание – не архитектор идеологической надстройки, а только жилец, приютившийся в социальном здании идеологических знаков» (226). Раз философия языка—наука об идеологиях, то она не может основываться ни на индивидуальной, ни на коллективной психологии.

Однако в третьей главе первой части книги эта точка зрения несколько уточняется, в том числе в связи с обращением к проблемам внутренней речи. Здесь авторы отказываются не только от психологизма, но и от крайнего антипсихологизма. С одной стороны, «анти-пеихологизм прав, отказываясь выводить идеологию из пеихики. Более того, психику должно выводить из идеологии» (254). То есть повторяется сказанное выше. Но с другой стороны, «прав и пеихологизм. Нет внешнего знака без внутреннего знака. Внешний знак, неспособный войти в контекст внутренних знаков, т. е. неспособный быть понятым и пережитым, перестает быть знаком, превращаясь в физическую вещь.