Lingwowed

Что же касается критериев, выделяющих разные языки, то Бахтин подчеркивает их неоднородность. С одной стороны, вполне возможны «абстрактно-лингвистические» различия. Они могут быть очень заметными, как это бывает при диглоссии, но могут быть и незначительными, находясь при этом в пределах того, что обычно изучает лингвистика. Несколько раз особо отмечаются два явления: «особый словарь» и «специфические акцентные системы», которые могут различать, например, «язык кадета, гимназиста, реалиста» (учащихся трех основных типов средних учебных заведений в России второй половины XIX в. и начала XXX в.). То есть самых минимальных лексических различий достаточно, чтобы говорить об особых языках, но лишь при условии, что эти различия являются социально значимыми.

Однако такие различия достаточны, но не необходимы для того, чтобы говорить о разных языках. Скажем, социальное расслоение языка «определяется прежде всего различием предметно-смысловых и экспрессивных кругозоров, то есть выражается в типовых различиях осмысления и акцентуирования элементов языка, и может не нарушать абстрактно-языкового диалектологического единства общего литературного языка» (103). Об обоих типах различий в одном ряду говорится и в связи с «языками дней»: «и сегодняшний и вчерашний социально-идеологический и политический день в известном смысле не имеют общего языка; у каждого дня своя социально-идеологическая, смысловая коньюнктура, свой словарь, своя акцентная система, свой лозунг, своя брань и своя похвала» (104).

Таким образом, не отрицая собственно лингвистических характеристик языка, Бахтин на первый план выдвигает то, что лингвистика почти никогда не изучала и что признавалось самым важным для носителя языка в МФЯ и «Слове в романе». Языки могут характеризоваться «словарем», «акцентной системой», иногда и чем-то еще. Однако главное – «предметно-смысловые и экспрессивные кругозоры», «различия осмысления элементов языка», «социально-идеологическая, смысловая коньюнктура», различия «лозунгов, брани и похвалы». То есть речь идет о тех или иных системах идей, выражаемых с помощью языка. Вот еще показательный пример: упомянуты «реакционные языки, обреченные на смерть и на смену» (125). Но лингвистика может констатировать смерть языка или подьязыка, отличать архаизм от неологизма, но «реакционных» или «прогрессивных» языков в ней нет по определению. А для концепции цикла именно выражение идей наиболее значимо: за любыми «абстрактно-лингвистическими» различиями, если они есть, обязательно скрываются различия «кругозоров», тогда как обратное не обязательно.

Здесь еще раз вспомним рассуждения о классовости языка, распространенные в конце 20-х—начале 30-х гг. и у марристов, и у противников марризма. В те годы пытались найти классовые различия в современных языках или показать коренное различие русского языка до и после революции. Ради этого одновременно апеллировали к разнице пролетарской и буржуазной идеологии и к лексическим различиям (вспомним рассуждения П. С. Кузнецова об «игралище»). Однако если в области лексики можно было хотя бы указывать на конкретные факты языка, то идеологический анализ дублировал то, что делали вне лингвистики.

Конечно, идеи Бахтина глубже и интереснее, а различие мировоззрений у него не обязательно сводится к классовому, но сходство здесь все-таки имеется. И тут вновь проявилось противоречие, существовавшее и в МФЯ. С одной стороны, Бахтин и ученые его круга вполне справедливо отмечали, что существующая лингвистика узко смотрела на мир, ограничивала себя, не могла ответить на многие важные вопросы. Но, с другой стороны, стремясь к расширению своего подхода, они уходили слишком далеко. «Истинность или ложь, значительность или ничтожность, красота или безобразие» – проблемы важные, но насколько они могут быть проблемами лингвистики? А если могут, то чем их анализ в лингвистике отличается от их анализа в других науках? Как лингвистика может отделить «прогрессивные» языки от «реакционных»? Ни в МФЯ, ни в «Слове в романе» ответ на эти вопросы дан не был. Позже шагом в этом направлении станет разграничение лингвистики и металингвистики, о котором будет говориться ниже.