Lingwowed

Как уже не раз говорилось выше, МФЯ прочно забыли на родине на несколько десятилетий, а потом вспомнили вновь. Нельзя сказать, что это произошло только под влиянием успеха книги на Западе. Отдельные упоминания книги стали встречаться с 60-х гг., что, видимо, было не случайно.

Одним из первооткрывателей здесь стал А. А. Леонтьев. Уже в книгах имелись краткие упоминания МФЯ. Иногда вспоминали книгу и ученые старшего поколения. Я. В. Лоя, рецензировавший еще первое издание МФЯ, включил ее в библиографию своего учебника, не дав ей оценки. Знали о старой книге и социолингвисты. Уже в начале 70-х гг. она входила в программу поступающих в аспирантуру в Институт языкознания АН СССР по специальности «социолингвистика» (тогда соответствующим сектором заведовал Ю. Д. Дешериев).

Но более массовый интерес к МФЯ начался, пожалуй, после публикации в 1972 г. известной статьи Р. Якобсона (1957) «Шифтеры, глагольные категории и русский глагол», где давалась очень высокая оценка книги, которую Якобсон тогда еще приписывал Волошинову. Автор данной книги, сам впервые узнавший имя Волошинова из перевода этой статьи, помнит, как сразу московские лингвисты стали спрашивать: «Кто это такой?». С удивлением я узнал, что МФЯ заставляет читать поступающих в аспирантуру Ю. Д. Дешериев.

Вскоре появилась статья, в которой впервые систематически рассматривалась лингвистическая и семиотическая концепция МФЯ. Нельзя не отметить роль Вяч. Вс. Иванова в восстановлении исторической справедливости в истории нашей науки: за 16 лет до этого он первым у нас объективно рассмотрел научные взгляды еще тогда не реабилитированного Е. Д. Поливанова. Статья Иванова выделила важные черты концепции МФЯ, прежде всего концепцию знака, хотя в духе времени трактовала ее в структуралист ском духе. Здесь же впервые была высказана точка зрения о принадлежности МФЯ и других «спорных текстов» еще здравствовавшему в это время Бахтину.

Затем до нашей страны начала доходить международная слава МФЯ; в те же годы впервые были изданы наиболее важные саранские тексты. Однако влияние всей этой литературы на нашу лингвистику не было особо значительным. В это время формировалась наша бахтинистика, значительно развившаяся в годы перестройки и пост перестройки. В ней, однако, лингвистический компонент, как я уже упоминал, не был значительным. Характерно, что, например, за 11 лет существования специального бахтинского журнала «Диалог. Карнавал. Хронотоп» лингвистических публикаций, особенно отечественных, было немного (все они упомянуты в библиографии данной книги), и происходило это вовсе не из-за нежелания их печатать.

Что касается нашей современной лингвистики, то можно отметить следующее. О МФЯ и саранских работах знают многие, но используют их не так часто. Если же о них заходит речь, то можно отметить следующее. Во-первых, в целом саранские тексты, особенно РЖ, используются в большей степени, чем МФЯ и примыкающие работы, а из МФЯ, пожалуй, больше всего используется третья, самая конкретная часть. Во-вторых, ссылки и цитаты обычно сводятся к двум типам. С одной стороны, упоминается Бахтин (много реже Волошинов) как первопроходец в изучении тех или иных проблем и постановке тех или иных вопросов. Во-вторых, используются те или иные конкретные идеи, чаще всего в связи с несобственно-прямой речью и жанрами.

Вот несколько примеров. В обширной книге, где, кстати, в отличие от многих других работ четко различаются работы Бахтина и Волошинова, о них речь заходит несколько раз. О Бахтине говорится однажды: «Речевой акт понимается, по Бахтину, как „оправа“, в которую вставлен текст (предложение)». То есть берется конкретный пункт концепции. Больше говорится о Волошинове, исключительно в связи с несобственно-прямой речью, которой посвящена одна из частей книги. Здесь использованы идеи третьей части МФЯ, иногда они критикуются. Е. В. Падучева, в частности, вводит понятие СКД (свободного косвенного дискурса), к которому относится речь персонажей. Она отмечает, что в МФЯ не разграничиваются СКД и цитирование.