Lingwowed

Сталин подчеркивал, что язык «для того и существует, для того он и создан, чтобы служить обществу как целому, в качестве орудия общения людей, чтобы он был общим для членов общества и единым для общества, равно обслуживающим членов общества независимо от их классового положения… В этом отношении язык, принци-пиально отличаясь от надстройки, не отличается, однако, от орудий производства, скажем, от машин, которые также безразличны к классам, как язык, и так же одинаково могут обслуживать как капиталистический строй, так и социалистический» (5). В подтверждение этого дважды приводится один аргумент: «Русский язык остался в основном тем же, каким он был до Октябрьского переворота» (3). «Со времени смерти Пушкина прошло более ста лет. За это время были ликвидированы в России феодальный строй, капиталистический строй и возник третий, социалистический строй. Однако если взять, например, русский язык, то он за этот большой промежуток времени не претерпел какой-либо ломки, и современный русский язык по своей структуре мало чем отличается от языка Пушкина» (5). Замечу, кстати, что во всей работе Сталин пользуется словосочетанием «Ок-тябрьский переворот», к которому, несомненно, привык с 20-х гг.; сейчас же оно (в противовес не используемому Сталиным сочетанию «Октябрьская революция») считается чуть ли не фирменным знаком противников советского пути развития.

Итак, Сталин отделяет язык от надстройки и, разумеется, от базиса, но сближает с машинами и другими орудиями производства. Ср. в этой связи сопоставление языковой системы с работой поршней паровоза у Поливанова, который также указывал и на то, что после Октября русский язык принципиально не изменился (но при этом считал в отличие от Сталина язык в классовом обществе классовым явлением).

В другом месте Сталин сравнивает своих оппонентов с «троглодитами», «которые утверждали, что железные дороги, оставшиеся в нашей стране после Октябрьского переворота, являются буржуазными» (10). Но марксизм давал особое обьяснение лишь тем явлениям, которые включаются либо в базис, либо в надстройку. Марксистское учение о машинах и железных дорогах не пытался строить ни один серьезный марксист, а отдельные опыты у нас в советское время обычно осуждались как «вульгаризация» (автор брошюры начала 30-х гг. «Диалектика и кузнечное дело» удостоился лишь фельетона в «Правде»). Тем самым Сталин, нигде не заявляя об этом прямо, подводил читателя к пониманию того, что нет «марксистской» и «буржуазной» лингвистики, а есть единая наука о языке.

В ответах на третий и четвертый вопросы говорилось и о том, какой должна быть эта наука. В частности, в последнем ответе определялось отношение к научному наследию прошлого, прежде всего к сравнительно-историческому языкознанию XIX в. Сталин писал: «Сравнительно-исторический метод, несмотря на его серьезные недостатки, все же лучше, чем действительно идеалистический четырех-элементный анализ Н.Я. Марра, ибо… толкает к работе, к изучению языков… Нельзя отрицать, что языковое родство, например, таких наций, как славянские, не подлежит сомнению, что изучение языкового родства этих наций могло бы принести языкознанию большую пользу в деле изучения законов развития языка» (18).

Первую статью дополняли четыре ответа вождя читателям, в одном из которых (ответе Е. А. Крашенинниковой) реабилитированы ученые, которых марристы называли «формалистами»: «Я думаю что „формализм“ выдуман авторами „нового учения“ для облегчения борьбы со своими противниками в языкознании» (22).

В ответе на третий вопрос указана и позитивная программа языкознания. В целом она, если отвлечься от нескольких марксистских терминов, не отличается от концепций русских языковедов конца XIX – начала XX в., стоявших на позитивистских, младограмматических позициях. Единственный непосредственный консультант вождя по вопросам языкознания А. С. Чикобава, сам последовательный младограмматик по убеждениям, рассказывал, что Сталин из прочитанной им литературы при написании своей работы более всего ориентировался на изданный до революции в Юрьеве (Тарту) учебник.

Сталинские положения, как уже отмечала Н. А. Слюсарева, «в общем не выходили за пределы традиционных представлений, накопленных в науке о языке». Точнее, речь шла о представлениях, накопленных к началу XX в., идеи же структурной лингвистики, преобладавшие к 1950 г., не отражены в работе. «"Материализмом" в языкознании было обьявлено то, что раньше называли „буржуазной наукой“».