Lingwowed

26 июня 1951 г. было принято решение, согласно которому в 1952 г. Бахтин должен был сделать на ученом совете института доклад «Проблемы диалогической речи на основе учения И. В. Сталина о языке как средстве общения» (560). Как указывает Л. А. Гого-тишвили, нет сведений о том, был ли этот доклад сделан или нет, но фрагмент «Диалог» – видимо, его конспект (561). Ясно, что тема была результатом компромисса между заданием сверху и научными интересами самого ученого, всю жизнь занимавшегося проблемами диалога.

Конспект доклада представляет собой попытку связать важную для автора концепцию высказывания с уже достаточно привычным, восходящим к Ф. де Соссюру противопоставлением языка и речи. Бахтин пишет: «Речь—реализация языка в конкретном высказывании. Речь подчиняется всем законам языка, в ней мы находим все его формы (словарный состав, грамматический строй, фонетику)… Но кроме форм языка в речи имеются и другие формы – формы высказывания» (207). Как мы помним, в МФЯ соссюровское parole было переведено как высказывание; впрочем, этот термин не всегда там употреблялся строго. В 1952 г. Бахтин уже не мог не учитывать терминологическую традицию, сложившуюся после русского издания Соссюра, где этот термин передан как речь. Приведенная формулировка ближе всего в трудах Бахтина и его круга к знаменитому противопоставлению Соссюра (в том числе и терминологически). Однако к «языку» и «речи» добавлено и «высказывание», понимаемое уже строже, чем в волошиновском цикле, хотя вопрос о его границах пока не рассматривается.

Далее говорится о «классификации речи (не языка) по функциям и по жанрам» (207). Под «функциями речи» понимается то, что чаще называют функциональными стилями (ср. сходное понятие функции речи у А. Гардинера). Жанры более многообразны: подчеркивается «необычайное разнообразие речевых жанров и отсутствие классификации» (208). Среди прочих жанров перечислены «общие жанры: диалог и монолог» (208). Можно видеть, как постепенно формируется концепция, за полтора-два года менявшаяся. Только в этом тексте, отражающем некоторый промежуточный этап работы, имеется термин «функции речи», затем измененный на «стили»; только здесь диалог и монолог включены в систему жанров, от чего автор затем откажется.

В докладе также упомянуты языковые средства, используемые в целях диалога. К их числу отнесены местоимения, вокативные формы, императивные и вопросительные конструкции; ср. «сигналы» у К. Бюлера. Подчеркнуто, что все эти средства «надо выделить и квалифицировать именно как специфические формы диалогического взаимоотношения говорящих» (207), хотя традиционно их разносят по разным разделам лингвистического описания из-за разницы в формальном выражении. Вновь, как когда-то в «Слове в жизни и слове в поэзии», обращено внимание на «формы вежливости, этикета, такта в языке», которые раскрываются именно в диалогической речи

(208). Вся проблематика, описанная в этом абзаце, потом почти не нашла отражения в РЖ (может быть, ее анализ предполагался в ненаписанной части этой работы).

Черновые материалы, как указывает Л. А. Гоготишвили (564), начинались в связи с подготовкой к докладу на ученом совете, но затем переросли в подготовительные материалы к РЖ. Можно видеть, как первоначально главная тема диалога постепенно уходит на второй план, оттесняясь двумя другими, связанными между собой: проблемой высказывания и проблемой речевых жанров.

Первоначальные наброски близки к тексту доклада. Вот такая формулировка: «Единица речи—высказывание» (212), совпадающая с текстом доклада и позже пересмотренная. Ранний этап работы виден и в такой формулировке: «Новые формы появляются в речи (слова, фразеологические обороты, грамматические формы), чтобы затем обобщиться и стабилизироваться в языке. Через стиль в язык» (212). Л. А. Гоготишвили отмечает, что последняя фраза – скорее в духе К. Фосслера, а в терминологии Бахтина (имеется в виду окончательный текст РЖ) было бы «через жанр в язык» (565). Впрочем, предыдущая фраза напоминает и А. Сеше, ср. также «технизацию» у В. И. Абаева.

В тетрадях можно видеть размышления о природе диалога, инот да имеющие переклички и с МФЯ, и с более поздними саранскими текстами, но иногда отличные от них. И до и после 1952 г. постоянно речь шла о том, что реальное бытие языка возможно лишь в диалоге, а монолог—лишь вырожденная форма диалога, но в черновиках 1952 г. единственный раз происходит как бы их уравнивание в правах: «относительность различия монолога и диалога» рассматривается как бы с двух сторон; монолог – реплика в более обширном диалоге, но и «каждая реплика в известной степени монологична» (209). Рассмотрено отмирание книжных (монологических) и усиление разговорных (диалогических) форм в современном литературном языке (211); здесь можно найти параллели с идеями МФЯ о вытеснении линейного стиля живописным. Сходные идеи появляются в тетрадях и дальше (223).