Lingwowed

IV.2.1. Оценки проблемы марксизма в МФЯ в литературе

Как мы увидим в следующей главе, современники либо ограничивались констатацией марксистской направленности МФЯ, либо не признавали книгу подлинно марксистской. Когда книга стала популярной, вопрос о ее принадлежности к марксизму снова стал дискутироваться, сначала на Западе, а с начала 90-х гг. и у нас.

Точки зрения высказываются разные. Одни авторы безусловно причисляют МФЯ к марксистской литературе. Вот, например, точка зрения лингвиста А. А. Леонтьева: «В лингвистике к марксизму близко стояли М. М. Бахтин („Марксизм и философия языка“), Е. Д. Поливанов и др.». Подчеркивает близость к марксизму МФЯ и других работ круга Бахтина и С. Н. Земляной, особо выделяя неканоничность содержащегося здесь марксизма, его несовпадение с официальными догмами. Распространена такая точка зрения и на Западе, где идеи МФЯ охотно берут на вооружение современные неомарксисты; см. об этом в разделе VII.3.

Встречается и некоторая «средняя линия», высказанная, например, К. Брандистом: Бахтин не был марксистом, но нельзя отвергать и возможности использовать эти идеи для развития марксистских теорий. См. также оценки Г. Тиханова, который видит в МФЯ и во «Фрейдизме» соединение неокантианства и философии жизни с марксизмом, или Б. Вотье, находящего в МФЯ некий сплав истмата с Дильтеем и Гуссерлем. Близка к этому и точка зрения, согласно которой Бахтин не был марксистом, но испытывал к этому учению интерес.

Однако в последние 10–15 лет стали, особенно в России, популярными идеи о МФЯ (как и других трудах круга Бахтина) как о глубоко антимарксистском сочинении. Наиболее четко такой точки зрения придерживается В. Л. Махлин, не раз заявлявший о «двойной маске» Бахтина: выступлении под маской чужого автора и чужого учения. По его мнению, «весь текст» МФЯ «является. не чем иным, как карнавальным переворачиванием официального языка, на котором удается сказать то, чего сам этот „язык“ – марксизм как мировоззрение—никогда не говорил и никогда не сможет сказать, не перестав быть тем, что составляет так называемую „душу“ марксизма». В книге признается определяющим «пафос диалога с марксизмом на языке марксизма». О «карнавальной борьбе с марксизмом» Бахтина пишет и И.В. Пешков.

Наконец, пишут и о том, что данная книга более или менее ней-тральна в отношении марксизма. Например, Е. А. Богатырева пишет, что сочинения, подписанные именами Волошинова и Медведева, «обьединены общей – как бы ритуальной – терминологией, призванной свидетельствовать об их марксистской ориентации. Эта особенность, а также иногда прорывающиеся вульгарно-социологи-ческие тенденции могут быть расценены как дань времени. В целом не характерные для творчества Бахтина, они присутствуют в названных работах, делая их обособленными в контексте всего наследия ученого».

Еще одну точку зрения – о неорганичности использования марксистских идей в МФЯ – можно видеть у Б. Гаспарова, который пишет, что в МФЯ «теория коммуникации связывалась, вполне про-извольным образом, с методологией марксизма». Близка к этому и точка зрения Н. И. Николаева, который, не отрицая проявлений марксизма в некоторых сочинениях круга Бахтина, видит в них лишь результат внешнего давления [Nikolaev 2004: 145].

Сторонники точек зрения об антимарксизме или амарксизме МФЯ исходят из представлений, выработанных в позднесоветскую и постсоветскую эпоху. После того как марксизм, начиная с 30-х гг., превратился, если использовать сказанное по другому поводу выражение О. М. Фрейденберг, в «вицмундирную науку», многие посчитали, что серьезный человек вообще не может увлечься этим учением, а отстаивать его способны лишь откровенные невежды или лицемеры. Но в 20-е гг. было далеко не так. «Вицмундирной наукой» вплоть до рубежа 20—30-х гг. оставалась позитивистская наука «Серебряного века»: младограмматизм в лингвистике, культурно-историческая школа в литературоведении и т. д. Ищущая молодежь искала чего-то нового, именно этим, в частности, во многом обьяснялся временный успех марризма. Поэтому не удивительно и обращение многих к марксизму, далеко не сводимое к коньюнктуре и тем более к страху.

Помимо примеров, приводившихся выше, стоит сказать, например, об эволюции одного из самых ярких людей круга Бахтина (правда, рано от него отошедшего) – М. И. Кагана. Как видно из воспоминаний его жены и дочери, он за период с 1917 по 1937 г. прошел через два периода приятия и два периода неприятия советского строя и марксизма. При этом второй период его сближения с общественным строем и с марксизмом пришелся как раз на годы написания МФЯ и примыкающих к книге статей.

Сторонники идеи об антимарксизме или амарксизме книги также опираются на высказывания самого Михаила Михайловича в последние годы жизни. Например, С. Г. Бочаров вспоминает его слова о том, что он никогда не был марксистом, хотя и интересовался этим учением. Выше я уже несколько раз приводил переданные тем же Бочаровым слова Бахтина о «неприятных добавлениях» (согласующиеся скорее с версией Е. А. Богатыревой, чем с версией В. Л. Махлина – И. В. Пешкова). Безусловно, и воспоминания собеседников старого ученого, и его собственные высказывания в беседах с В.Д. Дувакиным показывают нам человека весьма правых взглядов, для которого эпитет «самый консервативный» был самым положительным. В беседах с Дуваки-ным такая точка зрения проявляется очень последовательно: начиная от отрицательной оценки не только Октября, но и Февраля, и критики Александра Блока как «ренегата интеллигенции» и кончая скептическим отношением к Израилю, где «у власти социалисты». С таким обликом (а где-то, может быть, и «маской»?) хорошо сочетается отвержение марксизма в любом варианте: не только официаль-ном советском, но и левом западном.