Lingwowed

Но для Бахтина именно эта дискуссия представляла интерес, поскольку она затрагивала проблемы, непосредственно его волновавшие. Как отмечено в другом месте комментариев, в выписывавшемся им журнале «Вопросы языкознания», судя по пометам, статьи о структурализме его внимания не привлекали (627). А вот стилистическая дискуссия была интересной, хотя точки зрения его участников в большинстве были ему чужды. Как убедительно показывает Л. А. Гоготишвили, весь текст полемичен по отношению к В. В. Виноградову, задававшему тон в дискуссии, а также к ее участникам, шедшим за Виноградовым (И. Р. Гальперин, В. Д. Левин). Скорее Бахтин находил что-то приемлемое для себя у более независимых от идей академика участников дискуссии: Ю. С. Сорокина, Г. В. Степанова.

И конкретная проблематика дискуссии была важна ученому. Из разных проблем, там затронутых, Л. А. Гоготишвили справедливо выделяет две. Это вопрос о существовании и статусе особого стиля художественной литературы и вопрос о соотношении лингвистической и литературоведческой стилистики. Кроме того, как мы помним, вопрос о понятии стиля не вполне был разработан в РЖ.

В отличие от РЖ в данном тексте почти не говорится об общих вопросах языка и высказывания, почти не упоминается о речевых жанрах (кроме одного упоминания о том, что для любого жанра, как и стиля, можно найти «ярчайший пример» в художественной литературе (295)): еще сказано о «наличии одностильных жанров, где нет образа говорящего человека» (295). Лишь один раз упомянута «проблема взаимоотношения языка и речи (но не индивидуального высказывания, parole в соссюровском смысле, а речевого общения)» (294). Здесь, видимо, выделена та же триада, что в РЖ, но теперь вновь «речь», как и в самых ранних саранских набросках, употребляется в том смысле, в каком в РЖ—речевое общение.

Если в РЖ жанры художественной литературы – лишь разновидности «вторичных» жанров, то здесь основное внимание уделено именно специфике художественной литературы. Если в других сферах язык служит «непосредственным целям коммуникации и выражения», то здесь «он сам становится объектом изображения»; говорит ся о «речевых стилях как объектах изображения» (287). Отмечу, что в РЖ говорилось о стилях высказывания, здесь же появляется ранее не встречавшийся термин «речевые стили».

Как и в РЖ, в данных фрагментах нет определения стиля, а стиль может пониматься и в смысле индивидуального, и в смысле функционального стиля. С одной стороны, мы имеем индивидуальный стиль автора, который «определяется диалогическим отношением к другим стилям, к чужой речи. И иностранные языки могут быть обьектом изображения» (288). С другой стороны, в художественном тексте присутствует «образ речевой жизни во всем его разнообразии» (288): внутренняя речь, виды диалога, деловая переписка, военные приказы и пр., то есть там имеются разные функциональные стили. Тем самым повторяется идея, восходящая к «Слову в романе»: нет никакого особого стиля художественной литературы; ее «язык. нельзя рассматривать как определенный функциональный стиль, подобный стилю научной речи. В нем мы найдем все возможные, языковые, речевые, функциональные стили, социальные и профессиональные жаргоны и т. п.» (289). Это относится не только к речи персонажей, но и к речи от автора, где тоже есть «разные стили чужой речи, не прикрепленные к персонажам» (288). Язык реалистического романа – «не сумма языков (стилей)», а их система, сложная и одновременно единая. Ее единство, прежде всего, в единстве их отношения ко всем этим языкам и стилям (288). Итак, то, что обычно именуется стилем художественной литературы, – не единый стиль, а сложная система стилей (в дискуссии в «Вопросах языкознания» близкую точку зрения высказывал Ю. С. Сорокин). Возможности литературы здесь безграничны: «Нет такого стиля (функционального и экспрессивного), такого жанра, такой формы языка, для которых нельзя было найти ярчайшего примера в художественной литературе» (295). К сожалению, при понятности основной идеи некоторые важные пункты концепции не прояснены, например, в чем состоит различие между «языковыми», «речевыми» и «функциональными» стилями.

Со всем сказанным связана другая идея текста, также восходящая к «Слову в романе»: о двоякой роли языка в художественной литературе. «Язык в литературе существует в двух модусах, в других сферах – только в одном» (290). Он и «средство изображения или выражения», и «объект изображения» (289). В иных сферах язык– объект лишь в особых случаях, когда говорящий «актерствует» или «разыгрывает» (290). В этих двух пунктах главный предмет полемики с Виноградовым, для которого существовал особый стиль художественной литературы, и даже речь персонажей была лишь средством изображения.